Письма А.С. Пушкина:
Плетнев — Пушкину А. С., 7 февраля 1825
Полное собрание сочинений: В 17 т. Том 13 (Переписка 1815-1827). — 1937.
133. П. А. Плетнев — Пушкину.
7 февраля 1825 г. Петербург.
7 февр. 1825. С. п. б.
Мне Дельвиг часто повторяет пословицу русскую: если трое скажут тебе ты пьян, то ложись спать. После твоего письма о моем несчастном Письме к графине пришлось мне лечь спать. Его облаяли в Сыне ОтечестваХ Баратынский им недоволен, ты тоже. Я тебе очень благодарен, милый Пушкин, за все твои замечания. Теперь я буду верить всему, что ты ни скажешь мне. Этого только и добивался я от тебя. Повторю свое:
Твой гордый гнев...
Утешнее хвалы простонародной.
И в самом деле: что за радость писать, когда не узнаешь о себе правды от людей, которых любишь и мнением которых дорожишь? Но всё это не отнимает у меня права защищаться перед тобою, хоть для одного удовольстви§ дольше писать к тебе:
1) Я писал к даме, ей богу, не из куростройства, но из простодушного доброжелательства хоть двух-трех из них заставить прочитать что-нибудь по-русски; особенно хотелось мне завлечь их любопытство: познакомитьс» с нашими поэтами, когда они узнают хоть по одной пиесе из каждого. Они, сколько бы мы их ни бранили, всё-таки участием своим много пособляют переносить тяжелое бремя авторства, особенно где нет совсем времени деловым людям заниматься ни прозой, ни стихами. 2) О Ламартине я потому должен был часто упоминать, что он (как ты заметил из начала письма) был, так сказать, пари нашего разговора. Ты уж гляди на эту вещь в той раме (пусть она дрянная), в которой я ее поставил. 3) Мнение о русской Антологии, которую я воображаю не более, как в два-три печатных листка, не только мое, но и Крылова-Лафонтеновича. 4) Разделения наших поэтов в моем письме настоящего нет, а употребленное мною есть маленькая хитрость, чтобы только сообщить ей, кто отписал и кто пишет. Как ты прикажешь сделать, когда и этого не знают? 5) Драмматических писателей я пропустил потому, что вообще полагаю наши трагедии и комедии (выключая Недоросль), если не совсем ничтожными, по крайней мере дурными в отношении к другим родам. Шаховской, мне кажется, то же современем получит за свои комедии, что Херасков получил уже от нашего века за свои поэмы. Катенина талант я уважаю, но жестких стихов его не люблю. Хмельницкий опрятен, но в нем истинной поэзии не больше, как и в наших актрисах. 6) У Дмитриева есть пять-шесть страниц, которых, кажется, не сгладит время. В bévues <см. перевод> грешен — не знал. 7) О Туманском и А. Крылове согласен с тобой. Впрочем я многих из молодых назвал за то, что у них есть какое-то ухо, а я терпеть не могу, у кого одни только уши, как напр. у Воейкова и ему подобных. 8) Об языке чувств неясно выразился. Мне хотелось сказать, что до Баратынского Батюшков и Жуковский, особенно ты, показали едва ли не все лучшие элегические формы, так, что каждый новый поэт должен бы непременно в этої роде сделаться чьим-нибудь подражателем, а Баратынский выплыл из этой опасной реки — и вот, что особенно меня удивляет в нем. 9) О золотом веке можно только гадать: но как уже не подозревать его, когда наши стихи стали писать правильнее, свободнее и яснее прозы? 10) Разнообразна ли наша словесность? В поэзии у нас довольно разнообразия, судя по числу истинных поэтов. 11) Направления нет — я похвастал. 12) Что такое Державин? На это очень желаю получить от тебя хоть несколько строчек, тем более, что я пока в душе почитаю вековечными только его, Крылова и А. Пушкина, если он на меня за это не сердится и не скажет мне дурака. 13) Твоего различения Батюшкова от Вяземского не знаю: скажи, ради бога! А Батюшков для меня прелесть. Заключу: Я это писал письмо к такой женщине, которая от доброй души говорила, будто ей нечем заменить Ламартина по-русски. Тебе смешно, а мне было до слез больно. Таким образом я с досады всё видел у нас в лучшем виде, нежели оно в самом деле. Впрочем, кажется мне, для успехов литературы полезнее по моему пристрастно хвалить, нежели так невежественно отзываться о Крылове ([у которого будто] за то, что у него теперь нет русских куриц и русских медведей), о Жуковском (за то, что нельзя нарисовать прелести и очарования первой любви), о тебе (что будто Олег-Вещий холоден, без чувства и воображения), как имеют честь, или бесчестие, отзываться издатели Сына Отечества № 3. Но довольно. Прошу только тебя не забыть уведомить меня о том, что я выше сам означил. Остальное прими не за оправдание, но за исповедь.
Ты из прежнего письма моего знаешь, что поправок сделать в Онегине и Разговоре нельзя (если не захочешь ты бросить понапрасну 2400 листов веленевой бумаги и оттянуть выход книги еще на месяц по проклятой медленности наших типографий). Теперь еще требуешь поправки, когда уже всё отпечатано. Сделай милость, оставь до второго издания.
Предвижу ваше возраженье:
Но тут не вижу я стыда......
И в самом деле: твоя щекотливость почти не у места. Что знаешь ты, да кто другой, того мы не поймем. Всякой подумает, [как] будто нельзя и поэм писать
Как только о себе самом?
Дельвиг к тебе не скоро будет. К нему приехал отец.
Забыл-было: Письма из Италии точно Перовского. О Черепе я тоже думаю: но желал бы видеть в нем несколько стихов обделаннее и общую мысль яснее изложенною.
Прошу тебя, не замедли ответом. Онегина надобно выпустить. Если ты долго не ответишь мне, я, наперед говорю, согрешу: выпущу его в свет без твоего благословения и, разумеется, без поправок.
Переводы иноязычных текстов
Стр. 140, строка 21 снизу. — оплошностях, зевках.